Эзотерическое интервью о бесперспективной российской музыке

Концерт вечером, а днём – пресс-конференция. По крайней мере, она планировалась. Но по разному стечению обстоятельств вышло не то чтобы эксклюзивное интервью, а скорее приятный и очень длинный разговор за чашкой чая.

В фотостудии «Да Винчи» Павел Терехов гостеприимно встретил Атморави, Галину (большую любительницу его песен), Любовь (организатора мастер-класса Атморави по раскрытию голоса) и, собственно, меня. Стоило всем расположиться и отогреться, как завязался диалог.

ВТамбове: Что за мастер-класс о голосе планируется на завтра?
Атморави: Это не столько связано с голосом для тех, кто хочет на сцене выступать, сколько связано с голосом для тех, кто не может даже в душе петь. То есть для людей, которых запугали в детстве. Задавили. Их большинство, к сожалению. Ну и через какие-то упражнения, простые техники медитации, наблюдения, я буду пытаться дать людям поддержку в том, чтобы они смогли признать свой голос, полюбить его.

– А почему так важно любить свой голос?
– Когда ты его не любишь, ты живешь в постоянно стрессе, не можешь соображать, всё время себя осуждаешь. Сравниваешь себя с другими людьми и не позволяешь себе цвести тем цветком, которым тебя замыслила Вселенная.

– Читала у вас в блоге про такую психотерапевтическую практику, как расстановки. Видимо, вы этим очень увлечены.
– Точно. Я двадцать лет в эзотерическо-медитативной теме. Так получилось, что я еще в школе интересовался различными книгами. Мне даже сложно вспомнить, что послужило отправной точкой, может быть это были песни Гребенщикова. Там же намешано индийской философии. И я стал интересоваться ну и потом, как это бывает с некоторыми людьми, наталкивает на других людей, которые тебе дают какие-то статьи, интересующие вещи. И я познакомился с таким парнем, который книжки продавал, а я книжки очень любил читать с 5 лет. И он посоветовал мне книжку Ауробиндо, вернее это книжка Сатпрема про индийского миcтика Ауробиндо. Аурабиндо выдвигал такую идею, что каждый из нас это такой приемный аппарат, который воспринимает мысли, производящиеся неким Вселенским разумом. Что мы не являемся теми, кто производит мысли. Эта идея показалась мне вероятной и медитация в понимании меня, прочитавшего книгу, была в том, чтобы попасть в состояние безмыслия, избежать или как-то уклонится от влияния этого потока мыслей.
А потом я встречал других людей и как-то одно за другое цеплялось. Когда-то мне попалась в руки книжка Ошо «Совершенный мастер», по-моему. И для меня это стало переворотом. Я понял, что это моя тема. А после этого была группа – приехал ведущий, который сказал, что может поделиться со мной своим опытом. Ну и мой друг, который мне книжки давал, говорит: «Пошли, хороший мужик». Ну я пошел. Пятидневный… сложно назвать это мастер-классом. Это было достаточно крышесрывательно. На тот момент жизнь стала сильно меняться, точнее я стал сильно ее менять и начал двигаться дальше — позволять меньше компромиссов, читать больше Ошо. И в какой-то момент я понял, что он для меня мастер.

– И после этого вы поехали в Индию?
– Ну это не так просто, это же был 92-93 год. В Индию поехать было сложно. Мне было восемнадцать лет, где взять денег? Их не было на то, чтобы что-то кушать. Помню, я работал – продавал матрешки на улице, а в Индию билет стоил 500 – 600 долларов. Невероятные деньги. Так что в Индию я попал только через полтора года, но тоже весьма быстро. Индия полезна для тех людей, которые не только пытаются освободиться от мыслей, прилетающих из вне, но еще и для тех, кому ценна истина, кому интересно найти точку отсчета. Как-то раз я был на ток-шоу в Минске, говорили про веру. И мне «пришло», что есть железо, а есть софт. И мне хочется понять, где во мне железо, а где софт и как этот софт отстранить. И вот роешься, роешься, используешь разные методики. Мне это интересно. Я занимаюсь этим 20 лет. А Индия, чем она крута, так это тем, что ты отключаешься от всей европейской культуры. Ты оказываешься как будто в совершенно ином мире. В Индии тепло, не надо париться про мороз — шапка, одежда. Эта нагрузка отпадает. Ну и ты видишь там всю свою «советскость», в Индии это все отчетливо проявляется.

– Например?
– В отношении к вещам, к еде, деньгам, к западникам. Потихоньку это начинает отпадать, если хочешь, чтобы оно отпало. Важно на каком-то этапе попасть туда с полным погружением. И мне повезло, я об этом мечтал и это реализовалось. Я один раз в Индии жил год. Первые два раза по четыре месяца, а потом уехал на год. И это да, было полное погружение. Но идея не в том, чтобы уйти в монастырь и там сидеть, а идея в том, чтобы обрести какие-то инструменты и помещать себя в ситуации, где тебя пытаются как бы «перемешать». И наблюдать — так, сейчас меня пытаются «перемешать», нет, это не я. Быть в центре событий, в центре потоков, но оставлять стремление и внимание на своем корне, на своей точке отсчета.

– Получается не упускать ее из виду?
– Мне кажется, что да. Конечно, уносит. Но не часто.

– Остановимся на Ошо. Есть история, о том, что он жил в своем поселении с учениками и его последователи дарили ему Rolls-Royse один за другим. Но он эти машины с обрыва сбрасывал. А вы часто в разных интервью говорите о том, что деньги это очень важно. Как это состыкуется?
– У меня нет стремления подражать Ошо. Он не является для меня примером для подражания по многим причинам. Во-первых, каждый из нас уникален, у каждого из нас своя траектория движения. А во-вторых, Ошо сам говорит, что он не музыкант, не певец, он – философ и ему не нужны деньги, чтобы производить. А что касается автомобилей, то он не сбрасывал с обрыва ни одного, он как раз их коллекционировал и каждый день ездил на другом Rolls-Royse, их было 98 штук. За что его, кстати, очень обвиняла христианская церковь. Ведь блаженные те, кто нищие духом. Ошо с этим как раз и боролся. Он толкал такие идеи, которые бедным людям непонятны. Его называли гуру для богатых. Бедные люди хотят верить, что, если они будут себя хорошо вести, то после смерти они будут богаты. А богатым людям это не нужно, они хотят понять, почему же сейчас при жизни у них есть богатства, но все равно чего-то невесело. У них больше мотивации понять, в чем же истина. Их уже эта иллюзия в виде богатств не волнует. Поэтому богатый человек более склонен развиваться духовно, потому что он знает, что материальные блага это не то, к чему стоит стремиться. Человек уже закрыл свои потребности, пирамида Маслоу совершенно логична.

– А как вам удается зарабатывать на музыке? Вчера я была на iTunes, а там ваш альбом. И он стоит 79 рублей. Неужели, этого хватает?
– iTunes – это вообще интересная история. Тут Юрий Антонов подал в суд на людей, которые в засунули в iTunes порядка ста его песен, ну и он этим страшно недоволен, какие-то триллионы с них требует. Факт в том, что люди сделали это действительно нелегально, но на данный момент всех песен продали на три доллара. То есть Антонов со своих песен хотя бы какие-то деньги получит. В России вся эта продажа музыки… Я говорю же, здесь другие ценности. Тут люди ходят посмотреть на целителя. На Кашпировского. Кашпировский сидит за столом, не сияет, ничего у него не летает, как у Коперфильда. Он просто сидит за столом, у него стандартная прическа «кобзоновская», он что-то уверенно вещает и все очень радуются. И что касается музыкальной индустрии в России, она очень близка к Кашпировскому, насколько я ее вижу. И люди ходят, чтобы посмотреть на кого-то «из телевизора», на жителя, как им кажется, какого-то божественного мира. И артисты эту иллюзию подогревают, потому что они торгуют идеей, а не реальной музыкой, не реальным переживанием. Тут психосоматика срабатывает и кому-то, наверное, и от Кашпировского легче становится.

– На счет реальных переживаний – неужели все, о чем вы поете, переживалось вами в реальности?
– Дело даже не в содержании песен. Реальное переживание выражается следующим образом, как Майкл Джексон сказал, «люди должны на моих концертах чувствовать в груди низкие частоты, музыка должна переживаться физически». А у нас люди боятся быть живыми, что-то чувствовать. Национальная культура сводится к максимальному потреблению алкоголя, чтобы умертвить все свои нервные клетки, чтобы как можно меньше ощущать мороз или нищету, унижения. И вот пришел ты на концерт и вдруг тебя начнет низкими частотами в разные стороны растаскивать! Так нельзя. Поэтому звук тихенький, все ровненько, все сдержанно сидят. Тут все совсем по-другому. Содержание песен вторично, на мой взгляд. Главное — переживание в момент восприятия.

– Многие слушатели говорят о том, что вот слушаешь Атморави в записи, потом идешь на его концерт, а там все звучит совсем иначе. И от этого становится очень грустно. Все знакомые песни кажутся незнакомыми.
– У меня нет задачи показать то, что есть на записи.

Павел Терехов: Вопрос в другом, почему на записи нет того, что есть на концерте.
– Сколько раз я в своей жизни бывал на концертах и там никогда не происходило того, что было на записи, а если и происходило, то я на такие концерты больше не ходил. Это ведь живое переживание. У меня есть такой образ, что концерт это как баян или аккордеон, один мех — это артист на сцене, а другой мех это люди в зале. И оба меха создают то, что происходит на концерте. А когда происходит запись, то второй части нет, нет людей. Процесс другой.

Павел: А вот все аранжировки, которые есть на записи, они отсутствуют на концерте по причине того, что ты не многорук, как Шива, хотя ты успеваешь делать на концерте очень многое, либо это попытка компенсировать недостачу второй части, аудитории?
– Мне хочется, чтобы не было скучно. Важно, чтобы во время концерта, восприятие людей было направлено на настоящий момент. Важно, чтобы было клево сейчас. А когда записываешь музыку, то делаешь это из расчета на то, чтобы люди слушали ее вновь и вновь. Поэтому там закладываешь максимальное количество каких-то нюансов. Это не все делают и не для всех это разумно и хорошо, но мне нравится записывать так. Я люблю вплетать туда разные аспекты.

Павел: Ты думаешь, что если ты запишешь альбом, максимально приближенный к твоему выступлению на квартирнике, то его будет скучно слушать?
– Да. Мне будет скучно его слушать (смеется). Я плохо играю. Ну нет, я играю не плохо, но недостаточно хорошо, чтобы это все было органично. Есть музыканты, как Стив Вай, например, и они пытаются добиться такого звука, как на диске. Вот как симфонический оркестр – ноты написаны и колбасят. Но это другой жанр. Те артисты, которых я люблю, Тори, например, у нее каждый день новый список песен. Каждый концерт – абсолютно уникальная ситуация. Это культура слушателей, она направлена на то, чтобы услышать любимую песню. В случае с Тори, она создала такой мир, в котором перед каждым концертом она старается встречаться с поклонниками. И она часа полтора тратит на разговоры, подписывает диски и можно попросить ее сыграть что-нибудь конкретное. Пару раз я просил сыграть определенную вещь и она играла. Играла просто потрясающе. А на концертах просить не хочу, потому что у меня интрига – что же она сыграет?

– Концерт состоится в кафе «Новый Город». Каково для артиста, когда он выкладывается перед зрителем, а у того трапеза?
– Это вопрос внимания. Нет, не то что бы меня это оскорбляет, просто получается другого качества мероприятие. Это меня не парит. Просто не получается создавать то, что хотелось бы создать. В плане атмосферы.

– А вы сами когда-нибудь себе мероприятия организовывали?
– В Минске. Получается, что это всегда вопрос в выборе места. А в Белоруссии есть указ, что на зал от двухсот человек нужно иметь лицензию организации, проводящей мероприятия. Чтобы получить лицензию, надо поднапрячься. Я делал маленькие и не только для себя, но и для других людей, пока я там жил. Последний концерт был достаточно удачным. Мы билеты сделали дешевыми и людей пришло достаточно много, человек 150, но мы не заработали. Я целю в шоу-бизнес, но не являюсь предметом, который хорошо продается, так скажем. Как продать то, о чем никто не знает? Вот если бы кто-нибудь сказал, что если сходит на концерт Атморави, то похудеешь, то может быть. Но опять же, качество таких концертов будет сомнительным, потому что люди придут не за музыкой, а зачем-то другим. Почему концерты известных артистов в России меня не очень привлекают? Потому что люди приходят за чем-то другим. Например, ждать, когда же певец исполнит любимую песню. И это очень подпаривает. А вот почему у меня нет промоутера, это упирается в ряд причин. Отсутствие СМИ. А это упирается в отсутствие производства. СМИ живут за счет рекламы, а рекламу дают те, кто хочет продавать свой товар, чтобы в условиях конкуренции доносить информацию до своего потенциального потребителя. А в патриархально-феодальном обществе конкуренция отсутствует, вопросы решаются на уровне административного ресурса. Нету смысла рекламировать что либо. Нет идеи развить артиста. Я езжу в Тамбов уже четыре года и после концерта спрашиваешь людей, они говорят, что было классно, а количество людей не увеличивается. Казалось бы, по законам рынка всё должно быть по-другому.

– Видимо, и правда непросто продавать «эзотерический рок»?
– Есть конкретный продукт. Что такое «эзотерический рок»? Его не существует, я придумал его, два слова составил и всё. Просто песни под гитару, какие-то переживания. Но как это донести до более широкого круга людей? Непонятно. На Западе есть так называемые «booking agencies», то есть люди, которые «забивают» концерты артистам и зарабатывают на этом 10 процентов. Они имеют большую концертную базу по всей стране и им выгодно постоянно кого-то продавать. И я читал в интервью, они говорят, что вот есть артист, и лет через 5 он будет собирать нам концертные залы на 3 тысячи человек, и они работают на перспективу, развивают артиста. В нашем случае такого нет. Есть организаторы на местах, и они организуют концерты маленьких артистов, но они на этом ничего не зарабатывают. Они прикладывают большие усилия, которые в плане денег никак не окупаются. На энтузиазме. Это здорово и хорошо, они борются с обществом потребления, но это и плохо, потому что, если бы это окупалось, то они приглашали бы не только тех, кого они любят, но и тех, кого интересно послушать людям. И тогда бы из этого росла целая индустрия, ведь чем больше у тебя опыта, тем лучше у тебя получается.

– Думаете, перспективы нет?
– В нынешнем положении дел перспективы нет.

– А как быть музыканту?
– Это путь мученика. Как быть? Ну нет надежды никакой. Этим может заниматься только тот человек, который не может этим не заниматься. И потом каждый что-то свое извлекает. Мне, например, тяжело жить в одном городе безвыездно. Я люблю играть музыку. В одном городе не получается играть музыку часто, тоже не знаю почему, но так у нас не принято. Том Уэйтс играл по понедельникам все время в клубе «Трубадур». Очень сложно научиться делать что-либо, если ты занимаешься этим раз в год. Любая профессия подразумевает то, что ты должен этим постоянно заниматься. И, чтобы стать хорошим музыкантом, нужно очень много играть. Есть звёзды, например Земфира. И в группе каждый тур меняется состав, а куда деваются все эти музыканты? Интересно посмотреть, чем сейчас занимаются те, кто играл с ней 10 лет назад? Я один раз решил отследить. Журналистское расследование. Есть один прекрасный ролик, где она играет в передаче «Смак» у Макаревича и там с ней три каких-то мужичка. И вот я одного из них нашел. Он сейчас играет в какой-то «каверушной» группе в казино. Поет песни Джона Бонджови, наверное, и Элтона Джона. Или просто на гитаре играет. Это незавидная судьба.

– А вы стали бы играть каверы?
– А я и сейчас их играю.

– Ну вот так, чтобы по заказу, в каком-нибудь кафе?
– Так я не смогу. Я так не умею. У меня нет таланта, к сожалению.

Павел: А по-моему, «Рюмка водки на столе», свою аудиторию имеет.
– Думаешь? Что-то там просмотров маловато. Я участвовал в конкурсе каверов на эту песню. Там было процентов 80, кто пытался сымитировать Лепса. Текст весьма абсурдный. «Забери меня в свой плен эта линия колен» и чтобы не происходило по тексту – «только рюмка водки на столе». Прямо какая-пропаганда отсутствия причинно-следственной связи.

– А ваша песня «Фламинго» не является пропагандой в своем роде?
– Это не пропаганда, это описание личной драмы.

– Вашей?
– «Фламинго» одна из немногих песен, которую люди сердечно просят, чтобы я ее сыграл. И некоторые ко мне обращались, что у них реально есть такая проблема. Ну или не у них. Одна девушка знакомая говорит – тут вот мужчина, всё клево в нем, только вот любит иногда в платье походить и вот не знаю что делать. Такие люди они есть и это реально является проблемой для них.

Павел: Они либо выигрывают «Евровидение», либо мучаются всю жизнь.
– А можно выиграть и продолжать мучиться. Песня написана по мотивам статьи про сына Хемингуэй, который кросс-дрессер был, потом он решил даже трансгендером и транссексуалом сделаться. Поменял пол. А потом застрелился, короткое время спустя. А еще есть чудесный фильм с Джони Деппом. Не помню, как называется. Там еще Сара Джессика Паркер играет его жену. Он играет самого плохого режиссера Голливуда, ему предлагают снять фильм с переодеванием, где мужчина носит женскую одежду. На что он реагирует так: «Так это же идеально! Я сам такой!» (смеется) И как-то это меня подвигло. Пропаганда – это когда ты говоришь, что это хорошо, а все остальное плохо и не даешь никаких объяснений. А если ты описываешь конкретную ситуацию, то это не пропаганда.

– А выпадов со стороны из-за таких щекотливых тем, поднятых в песнях, пока не было?
– Да вроде нет. Хотя я с Pussy Riot выступил же на этом концерте и в меня кто-то бутылкой кинул. Когда я пел «Богородица стань феминисткой». Я сочинил песню про Pussy Riot, «Бунт кошек» называется. Как раз, когда суд шел. Я пел ее на концертах периодически, а потом возник большой концерт по сбору средств в поддержку их семей, пока они в КПЗ томились. И в ГлавCLUB в Питере был большой концерт с ДДТ, ПТВТ ну и мои друзья там были Василий К., Кирилл Комаров. Ну и я две песни спел.

– А бутылку кинули в вас.
– Да. На видео ее видно. Радио «Свобода» записали видео, на YouTube есть. Не попали. Но было прикольно, конечно. Но я же не Михалок. Если ты собираешь 1-2 тысячи человек, тогда ты заметен, а я что? Я ноль без палки.

– А поддерживали ли вас близкие в период становления вас как музыканта?
– У бабушки была идея, какой-то образ. Я должен был играть на музыкальных инструментах. Так что меня засунули в музыкальную школу. Я сильно упирался и не хотел, но всё-таки ходил, бабушка меня туда водила. Играл я на виолончели, 5 лет. А папа был против этой истории, потому что ему казалось, что спорт это более привлекательно. И потом, когда музыка стала страстью, то отец осуждал это всё. Я на барабане играл сначала и папа говорил, что на барабане каждый дурак может играть. В общем, папа был не в восторге. А потом что? Я же музыку любил, а как стать музыкантом? Надо играть. А где? Тогда же вообще ничего не было в 91-92 году. Что играть? Инструментов не было никаких. Я помню, первую гитару купил на Финляндском вокзале за 10 рублей. Какую-то жуткую болгарскую гитару со страшными струнами, просто ужас.

– А где она сейчас?
– Сейчас она… Я даже не знаю. Последний раз я ее видел, когда мой брат ездил в Крым в 2002 году и там она, видимо, рассохлась. Ну а дальше я в 18 лет ушел из дома и больше с папой не обсуждал свою жизненную ситуацию. Полгода отучился, уехал и больше в Минск не возвращался. Я вообще от родителей старался скрывать свою жизнь. Я не хотел их оценки. Авторитет родителей был достаточно низкий. А потом, когда я уехал в Питер, я вообще ничего им не сказал.

– А нужна ли была поддержка близких людей?
– Какая поддержка? Близкими людьми для меня никогда не были те, которые соединены со мной какими-то родственными связями. Для меня близкими были те, кто разделял мои взгляды и интересы. А семья была чем-то поверхностным. Проще с этим было.

– Вы даже имя сменили с «родного» на Атморави. В центре Ошо это может сделать каждый?
– Да. Каждый. Ошо – не централизованная история, он сделал все, чтобы после его ухода это не превратилось в религию. Но есть просто центральное место. На него некоторые оглядываются, а некоторые плевать хотели. Раньше имя можно было попросить и тебе его присылали. А сейчас сам выбираешь. Есть сайт и там написано «В прошлом мы использовали вот эти имена». Берешь себе имя и все.

Павел: Не хочешь на «Своём Радио» выступить у Чайки?
– Я писал, я им не подхожу. Три раза писал. У них есть правило — новый альбом должен быть, а если его нет, то они не берут. И потом, ну что это «Своё радио»? Ну и что? Какой будет результат? Как это влияет на посещаемость концертов или продажу музыки?

– А что тогда влияет?
– Ничего. При сложившейся ситуации, когда такие дела творятся — ничего. Потому что, даже если ты где-то что-то подправил, с другой стороны просядет. Они хотят, чтобы я сделал музыку, им туда отдал и денег никаких не имел с этого? И что? Вот Семен Чайка, у него теперь есть рабочее место, классно. А я что с этого имею, как музыкант?

– Слушателей и их любовь.
– А зачем она мне нужна любовь слушателей? Мне нужны деньги. Любовь слушателей, если она не монетизируется, если это не конвертируется в деньги и в оплату моей квартиры, то мне любовь слушателей не нужна.

– Может, дело в том, что музыка — не та сфера деятельности, которая приносит деньги?
– Какая бы ни была. Зачем нужна любовь слушателей. На этой любви зарабатывают те, кто цветы из Голландии в Москву привозит, а музыкант от этой любви ничего не имеет.

– А не пропадает энтузиазм после стольких лет того, что музыка есть, а монетизирования нет?
– Энтузиазм, конечно, пропадает. Сейчас вот вышла книжка «Песни в пустоту», можно почитать. Про Энтузиазм. Там о людях, которые либо повесились, либо сами умерли, либо музыкой перестали заниматься. Очень яркие личности, которые производили много музыки интересной и не нашли возможности жить за счет этого, так скажем.

– А нельзя ли совмещать, как думаете?
– Нет. Потому что как, например, возможно совмещать работу хирургом и каким-нибудь столяром? Нужно постоянно заниматься своим делом, своим призванием. Иначе это всегда шляпа. Выходишь на сцену иногда раз в году и понимаешь, что гитару не держал уже 2 месяца. Даже Rolling Stones при туре в 60 концертов более-менее входили в раж концерту к 20-му. И они специально делают перед туром 10 концертов в маленьких клубах, чтобы войти в режим. Подготовить концерт на репетиционной точке невозможно. Люди как спасаются? Начинают говорить, что это их хобби, что они играют для себя. «Приходите все друзья, помогите постоять на сцене». Это же жалкое зрелище.

– А просьбы кинуть в «Яндекс.Кошелек» денег, чтобы поддержать музыканта?
– Не знаю, работает ли это у кого-то. Я почитал стену Умки и она через каждые пять постов просит кинуть ей денег. Я тоже опубликовал на своем сайте такое объявление. Что-то не падает мне денег. Сказать «Каждый раз, когда у тебя выступила слеза при прослушивании моей песни, помни! Это 500 рублей!». Вся эта история с любовью слушателей такая страшная подмена. Это еще раз доказывает, что люди просто не дополучили любви. Им кажется, что если они буду кого-то любить, то больше ничего не надо. Когда люди начинают заниматься музыкой, чтобы их любили, это не призвание. Они не делятся, они забирают.

– Вы делитесь?
– Мне кажется, что да. Я делаю услугу определенную и она вот в таком ключе. И я не первый на планете, кто этим занимается, я пережил это на концертах своих любимых артистов. Для меня они ориентиры.

Как-то незаметно прошли 2 часа. Пора собираться на концерт. Еще немного поговорили о том, что такое «Дизайн человека» и что, вероятно, занятие Атморави проведением так называемых «групп» (групповых консультаций) – единственная возможная для него пенсия. Павел выразил беспокойство тем, что с таким положением дел, мы скоро потеряем Рави, как музыканта. Но тот его успокоил и начал собираться на концерт, дарить музыку. «Бесперспективную», но необходимую.